“И вот ночью мне снится какой-то сон, ничего особенного, но вдруг я хватаюсь за живот и кричу: «Я не чувствую шевелений!» Мгновение спустя я почувствовала, уже наяву, что из меня что-то полилось. Я резко проснулась и поняла, что в любом случае дело плохо – либо воды, либо кровь…
Мечта и страхи
Весной 2018 года я сначала почувствовала беременность на подсознательном уровне, а потом и увидела 2 полоски! Я не могла в это поверить, купила еще несколько разных тестов, и все они уверенно показывали, что я жду малыша. Нашему с мужем счастью не было предела.
На 5-6 неделе начался жуткий токсикоз, от которого ничего не спасало, мне не становилось легче ни в больнице, ни дома, и он продолжался почти до 6 месяца. На 12 неделе я прошла первый скрининг, пол не удалось узнать из-за расположения пуповины, которая скрыла самое интересное, но это было не так важно, ведь малыш был здоров и нормально развивался. Но через пару дней ночью случилось небольшое кровотечение, из-за чего у меня чуть не началась истерика, но муж успокоил и отвез в больницу. На УЗИ выявили отслойку, но все обошлось. Тогда, в больнице, я узнала, что жду сына. Это была мечта всей моей жизни!
Но полностью отдаться радости и наслаждаться своим положением я не могла: непонятный страх поселился в моем сердце, и чем больше был срок, тем страшнее мне было.
На 22 неделе я пришла на второй скрининг, малыш весело брыкался, все было отлично, но выяснилось, что шейка матки коротка. Решили на всякий случай наложить швы. Позже два хороших врача в платных клиниках сказали, что такая длина шейки нормальна для первородящей, и швы в той ситуации были не нужны.
В роддоме меня так запугали, что могут начать подтекать воды, и никакие швы в этом случае не спасут, что мои страхи обрели колоссальные размеры. Мне все время снилось или мерещилось, что что-то вытекает. Я перерыла в интернете кучу информации о преждевременных родах и молилась о том, чтобы доносить до срока, когда малыш станет жизнеспособным.
И вот 28 недель, опять кровянистые выделения, врач женской консультации не стала ничего выяснять, просто дала направление в стационар. Но мне эти больницы уже изрядно надоели, так как кроме магнезии, но-шпы и свечей с папаверином больше я там ничего не получала. Я решила сходить на платное УЗИ, к одному из лучших врачей в городе, узнать, в чем дело. Причину мазни там не нашли, но сказали, что малыш соответствует 26 неделе, а не 28-й. Живот у меня был очень маленьким, что тоже насторожило врача УЗИ. Но я себя успокаивала тем, что мой врач наверняка предупредил бы об угрозе.
Я тянула с больницей, надеясь, что врач все же ошибся, очень сильно не хотелось туда, будто чувствовала, что там случится что-то плохое.
Муж на тот момент был далеко, на заработках, а я поехала к родителям на несколько дней. Эти дни остались в моей памяти, как одни из самых прекрасных в моей жизни. Был октябрь, золотая осень, удивительно теплая, без дождей. Я наслаждалась природой, пиночками своего сыночка, который с самого начала шевелений, с 16-17 недель, был очень активным и никогда не уставал.
Такое мое блаженное состояние было как затишье перед бурей.
Было чувство, будто надо мной сгущаются тучи, но я привыкла к этим тревожным ощущениям и несмотря ни на что старалась радоваться каждому прожитому дню.
Я много слушала музыку. В то время моими любимыми композициями были «Прощай» и песня той же группы, которая начиналась со слов «Я обещаю вернуться, никогда-никогда». Тогда я не придавала значения этим словам, но позже я долгие месяцы в панике быстро переключала их, когда слышала.
Страшный сон
Ночью мне приснился страшный сон, я резко проснулась и почувствовала, что из меня что-то полилось… Это была кровь, алая кровь. Я лежала, боясь шевельнуться, и молила Бога спасти моего сына.
Утром я поехала на такси в роддом. УЗИ и КТГ были в норме. Меня решили оставить там, кровотечение остановили, но через пару дней оно началось вновь. Меня повезли на каталке в родзал к врачам, там осмотрели, поставили капельницы и оставили на какое-то время.
И в этот раз все обошлось. Меня спустили обратно в палату, где я провела еще несколько дней. Три дня подряд я ходила на УЗИ, там не могли найти причину, на третий день все же отыскали маленькую отслойку в самом верху живота, под грудью. Я даже немного успокоилась, думала, что главное — нашли причину, отслойка совсем маленькая, и в этот раз магнезия поможет. И раз я под присмотром врачей, все будет хорошо, мне окажут помощь. Если бы я знала тогда, к чему эта маленькая отслойка приведет…
27 октября, воскресенье. Срок 30 недель и 3 дня, весь день немного тянул живот, который немного округлился за эти дни. Перед сном, как обычно, КТГ, все отлично, я легла спать. После полуночи я проснулась, сходила в туалет, легла и почувствовала то, чего я все это время боялась. У меня пошла кровь. Моей беременности пришел конец.
Я нажала кнопку вызова медсестры, меня уложили сразу на каталку. Малыш сильно толкался, и это давало мне надежду на благополучный исход. Кровь не останавливалась, мне стало реально страшно. Я, обычно сдержанная и никогда не плакавшая на людях, зарыдала.
Меня осмотрели, и сквозь туман я услышала, что воды отходят и слово «отслойка». Тут же стали готовить операционную. Уже на столе, во время укола в спину я успела набрать номер свекрови (мамы у меня нет, она умерла во время родов из-за тромба). Обычно свекровь на ночь ставит телефон на беззвучный режим, но в тот день она как будто что-то чувствовала и не спала. Я только успела в двух словах объяснить, что меня готовят к операции, как у меня отобрали телефон и начали ждать, пока ноги онемеют.
Я продолжала плакать и спросила, есть ли шанс у ребенка, но ответом была тишина. Все отводили глаза. Потом меня отключили.
Очнувшись, я долго приходила в себя. Разговаривать не было сил, и почти до обеда я не знала, где мой мальчик, и жив ли он вообще. Оказалось, живой, в реанимации, в тяжелом состоянии. Как только я встала на ноги, шатаясь, держась за санитарку, пошла к нему. Он был совсем маленьким – всего 980 грамм, 39 см. Он был очень красивым и очень худеньким. Самый маленький размер подгузника ему доходил почти до груди. Сам он не дышал, по шкале Апгар – всего 2 балла. Во рту были две трубки. Мне не дали его сфотографировать. Когда я достала телефон, начали ругаться и угрожать, что больше не пустят меня к нему. У меня не было сил и желания с ними спорить, но простить этого я им не могу. Ведь муж так и не увидел его.
На второй день ему как будто стало лучше, он открыл глазки, мне разрешили гладить его через отверстия в кувезе, и он крепко держал мой палец своими маленькими ручонками. Я старалась не плакать, но слезы текли сами. Я просила его держаться, ведь мы столько всего прошли вместе, осталось совсем чуть-чуть, и все будет хорошо.
На третий день я зашла к врачу-неонатологу, спросила, нет ли улучшений. Мне сказали, что нет. Тогда я спросила про ухудшения. Оказалось, у него ночью и утром кровил желудок, питание не усваивалось, что органы еще недозрелые и не готовы к жизни вне моего тела. И они делают все от них зависящее, ну а в том, что у него низкая масса тела, виновата я, так как это у меня не все в порядке со здоровьем. Расстроенная вернулась в палату, где помимо меня были еще две мамы. Я не могла допустить мысли, что могу его потерять. Я смотрела, как этим женщинам приносят деток, как они кормят их, и так мечтала, чтобы и мне приносили мое сокровище.
В тот день у меня появилось молоко, это было необыкновенное чувство. Я – мама… Но мою радость омрачили тем, что моему мальчику не пригодится грудное вскармливание, и предложили подавить лактацию таблетками.
Прощание
Вечером меня вызвали в реанимацию. Сердце сжалось, и я на ватных ногах пошла по знакомому маршруту. В кабинете я увидела другого, незнакомого мне, совсем молодого врача, не успевшего очерстветь и стать циничным. Он с очень расстроенным лицом и дрожащим голосом сказал, что они сделали все, что могли, и что я могу побыть с ним. Я спросила: «Неужели все? Неужели ничего нельзя поделать?” Он покачал головой, сказал, что малышу осталось жить минут 20.
Я подошла к кувезу. Сын был весь черненький, из ротика вытекала струйка темной крови. Вся аппаратура была выключена, кроме вентиляции легких. Он прерывисто дышал, глазки были закрыты. Рядом весело болтали и смеялись медсестры. Я спросила у одной: «Неужели ничего нельзя сделать?». Она просто ответила, что нет, и отвернулась, продолжая болтать дальше.
Я гладила его лицо, ручки, пытаясь запомнить ощущения, как в бреду повторяя: «Сыночек, маленький мой, пожалуйста, не умирай, пожалуйста, не уходи».
Когда смысл моих слов дошел до меня, я схватилась за голову и заплакала. Я не кричала, не выла, ведь рядом спали другие детки. Это ужасное чувство безысходности, беспомощности, когда ничего не можешь сделать, хуже, наверное, всех чувств на свете. Я долго не могла простить себя за то, что тогда не додумалась попросить у врача разрешения взять ребенка на руки, поцеловать, попрощаться. Хотя, возможно, мой разум специально не принял такого решения, чтобы не было еще больнее.
Санитарка помогла мне вернуться в свое отделение, спросила, где моя палата. Я сказала, что не хочу туда. Осталась в конце коридора, позвонила мужу, сестре, свекрови, опять мужу. Я проклинала врачей, себя, Бога. У меня не было сил стоять, и я села прямо на кафельный пол. Было наплевать на холод, на боль в области шва. Хотелось поддержки, но никто ко мне не подошел. Мамочки выглядывали из палат и быстро заходили обратно. Медсестры не обращали внимания. Мои родственники звонили своим знакомым из персонала перинатального центра, чтобы те посмотрели за мной, дали успокоительные. Одна медсестра принесла пару таблеток глицина и пыталась меня успокоить – мол, родишь еще. Мне тогда было 28, а передо мной была совсем молодая девчонка. Вот у нее была замершая, и через 3 месяца она была беременна снова. Но кесарево сечение и замершая на раннем сроке – не одно и то же!
Всю ночь я слышала крики детишек, их приносили и уносили, а я уже ничего не видела от слез. Меня не выписали в тот день, сказали, что только после УЗИ, которое сделают утром. Там сказали, что все хорошо. Я была зла даже на свою матку за то, что она, видно, успокоилась, наконец избавившись от своей ноши.
Выписали меня только к вечеру, сына уже похоронили. Муж не успел, хоть и вылетел рано утром, так как был слишком далеко. Он так и не смог до конца осознать, что случилось. Он поддерживал меня как мог. Не давал мне плакать, и сам держался. Вскоре он просто принял это и отпустил.
И вот ночью мне снится какой-то сон, ничего особенного, но вдруг я хватаюсь за живот и кричу: «Я не чувствую шевелений!» Мгновение спустя я почувствовала, уже наяву, что из меня что-то полилось. Я резко проснулась и поняла, что в любом случае дело плохо – либо воды, либо кровь…
Мечта и страхи
Весной 2018 года я сначала почувствовала беременность на подсознательном уровне, а потом и увидела 2 полоски! Я не могла в это поверить, купила еще несколько разных тестов, и все они уверенно показывали, что я жду малыша. Нашему с мужем счастью не было предела.
На 5-6 неделе начался жуткий токсикоз, от которого ничего не спасало, мне не становилось легче ни в больнице, ни дома, и он продолжался почти до 6 месяца. На 12 неделе я прошла первый скрининг, пол не удалось узнать из-за расположения пуповины, которая скрыла самое интересное, но это было не так важно, ведь малыш был здоров и нормально развивался. Но через пару дней ночью случилось небольшое кровотечение, из-за чего у меня чуть не началась истерика, но муж успокоил и отвез в больницу. На УЗИ выявили отслойку, но все обошлось. Тогда, в больнице, я узнала, что жду сына. Это была мечта всей моей жизни!
Но полностью отдаться радости и наслаждаться своим положением я не могла: непонятный страх поселился в моем сердце, и чем больше был срок, тем страшнее мне было.
На 22 неделе я пришла на второй скрининг, малыш весело брыкался, все было отлично, но выяснилось, что шейка матки коротка. Решили на всякий случай наложить швы. Позже два хороших врача в платных клиниках сказали, что такая длина шейки нормальна для первородящей, и швы в той ситуации были не нужны.
В роддоме меня так запугали, что могут начать подтекать воды, и никакие швы в этом случае не спасут, что мои страхи обрели колоссальные размеры. Мне все время снилось или мерещилось, что что-то вытекает. Я перерыла в интернете кучу информации о преждевременных родах и молилась о том, чтобы доносить до срока, когда малыш станет жизнеспособным.
И вот 28 недель, опять кровянистые выделения, врач женской консультации не стала ничего выяснять, просто дала направление в стационар. Но мне эти больницы уже изрядно надоели, так как кроме магнезии, но-шпы и свечей с папаверином больше я там ничего не получала. Я решила сходить на платное УЗИ, к одному из лучших врачей в городе, узнать, в чем дело. Причину мазни там не нашли, но сказали, что малыш соответствует 26 неделе, а не 28-й. Живот у меня был очень маленьким, что тоже насторожило врача УЗИ. Но я себя успокаивала тем, что мой врач наверняка предупредил бы об угрозе.
Я тянула с больницей, надеясь, что врач все же ошибся, очень сильно не хотелось туда, будто чувствовала, что там случится что-то плохое.
Муж на тот момент был далеко, на заработках, а я поехала к родителям на несколько дней. Эти дни остались в моей памяти, как одни из самых прекрасных в моей жизни. Был октябрь, золотая осень, удивительно теплая, без дождей. Я наслаждалась природой, пиночками своего сыночка, который с самого начала шевелений, с 16-17 недель, был очень активным и никогда не уставал.
Такое мое блаженное состояние было как затишье перед бурей.
“Было чувство, будто надо мной сгущаются тучи, но я привыкла к этим тревожным ощущениям и несмотря ни на что старалась радоваться каждому прожитому дню.
Я много слушала музыку. В то время моими любимыми композициями были «Прощай» и песня той же группы, которая начиналась со слов «Я обещаю вернуться, никогда-никогда». Тогда я не придавала значения этим словам, но позже я долгие месяцы в панике быстро переключала их, когда слышала.
Страшный сон
Ночью мне приснился страшный сон, я резко проснулась и почувствовала, что из меня что-то полилось… Это была кровь, алая кровь. Я лежала, боясь шевельнуться, и молила Бога спасти моего сына.
Утром я поехала на такси в роддом. УЗИ и КТГ были в норме. Меня решили оставить там, кровотечение остановили, но через пару дней оно началось вновь. Меня повезли на каталке в родзал к врачам, там осмотрели, поставили капельницы и оставили на какое-то время.
И в этот раз все обошлось. Меня спустили обратно в палату, где я провела еще несколько дней. Три дня подряд я ходила на УЗИ, там не могли найти причину, на третий день все же отыскали маленькую отслойку в самом верху живота, под грудью. Я даже немного успокоилась, думала, что главное — нашли причину, отслойка совсем маленькая, и в этот раз магнезия поможет. И раз я под присмотром врачей, все будет хорошо, мне окажут помощь. Если бы я знала тогда, к чему эта маленькая отслойка приведет…
27 октября, воскресенье. Срок 30 недель и 3 дня, весь день немного тянул живот, который немного округлился за эти дни. Перед сном, как обычно, КТГ, все отлично, я легла спать. После полуночи я проснулась, сходила в туалет, легла и почувствовала то, чего я все это время боялась. У меня пошла кровь. Моей беременности пришел конец.
Я нажала кнопку вызова медсестры, меня уложили сразу на каталку. Малыш сильно толкался, и это давало мне надежду на благополучный исход. Кровь не останавливалась, мне стало реально страшно. Я, обычно сдержанная и никогда не плакавшая на людях, зарыдала.
Меня осмотрели, и сквозь туман я услышала, что воды отходят и слово «отслойка». Тут же стали готовить операционную. Уже на столе, во время укола в спину я успела
набрать номер свекрови (мамы у меня нет, она умерла во время родов из-за тромба). Обычно свекровь на ночь ставит телефон на беззвучный режим, но в тот день она как будто что-то чувствовала и не спала. Я только успела в двух словах объяснить, что меня готовят к операции, как у меня отобрали телефон и начали ждать, пока ноги онемеют.
“Я продолжала плакать и спросила, есть ли шанс у ребенка, но ответом была тишина. Все отводили глаза. Потом меня отключили.
Очнувшись, я долго приходила в себя. Разговаривать не было сил, и почти до обеда я не знала, где мой мальчик, и жив ли он вообще. Оказалось, живой, в реанимации, в тяжелом состоянии. Как только я встала на ноги, шатаясь, держась за санитарку, пошла к нему. Он был совсем маленьким – всего 980 грамм, 39 см. Он был очень красивым и очень худеньким. Самый маленький размер подгузника ему доходил почти до груди. Сам он не дышал, по шкале Апгар – всего 2 балла. Во рту были две трубки. Мне не дали его сфотографировать. Когда я достала телефон, начали ругаться и угрожать, что больше не пустят меня к нему. У меня не было сил и желания с ними спорить, но простить этого я им не могу. Ведь муж так и не увидел его.
На второй день ему как будто стало лучше, он открыл глазки, мне разрешили гладить его через отверстия в кувезе, и он крепко держал мой палец своими маленькими ручонками. Я старалась не плакать, но слезы текли сами. Я просила его держаться, ведь мы столько всего прошли вместе, осталось совсем чуть-чуть, и все будет хорошо.
На третий день я зашла к врачу-неонатологу, спросила, нет ли улучшений. Мне сказали, что нет. Тогда я спросила про ухудшения. Оказалось, у него ночью и утром кровил желудок, питание не усваивалось, что органы еще недозрелые и не готовы к жизни вне моего тела. И они делают все от них зависящее, ну а в том, что у него низкая масса тела, виновата я, так как это у меня не все в порядке со здоровьем. Расстроенная вернулась в палату, где помимо меня были еще две мамы. Я не могла допустить мысли, что могу его потерять. Я смотрела, как этим женщинам приносят деток, как они кормят их, и так мечтала, чтобы и мне приносили мое сокровище.
“В тот день у меня появилось молоко, это было необыкновенное чувство. Я – мама… Но мою радость омрачили тем, что моему мальчику не пригодится грудное вскармливание, и предложили подавить лактацию таблетками.
Прощание
Вечером меня вызвали в реанимацию. Сердце сжалось, и я на ватных ногах пошла по знакомому маршруту. В кабинете я увидела другого, незнакомого мне, совсем молодого врача, не успевшего очерстветь и стать циничным. Он с очень расстроенным лицом и дрожащим голосом сказал, что они сделали все, что могли, и что я могу побыть с ним. Я спросила: «Неужели все? Неужели ничего нельзя поделать?” Он покачал головой, сказал, что малышу осталось жить минут 20.
Я подошла к кувезу. Сын был весь черненький, из ротика вытекала струйка темной крови. Вся аппаратура была выключена, кроме вентиляции легких. Он прерывисто дышал, глазки были закрыты. Рядом весело болтали и смеялись медсестры. Я спросила у одной: «Неужели ничего нельзя сделать?». Она просто ответила, что нет, и отвернулась, продолжая болтать дальше.
“Я гладила его лицо, ручки, пытаясь запомнить ощущения, как в бреду повторяя: «Сыночек, маленький мой, пожалуйста, не умирай, пожалуйста, не уходи».
Когда смысл моих слов дошел до меня, я схватилась за голову и заплакала. Я не кричала, не выла, ведь рядом спали другие детки. Это ужасное чувство безысходности, беспомощности, когда ничего не можешь сделать, хуже, наверное, всех чувств на свете. Я долго не могла простить себя за то, что тогда не додумалась попросить у врача разрешения взять ребенка на руки, поцеловать, попрощаться. Хотя, возможно, мой разум специально не принял такого решения, чтобы не было еще больнее.
Санитарка помогла мне вернуться в свое отделение, спросила, где моя палата. Я сказала, что не хочу туда. Осталась в конце коридора, позвонила мужу, сестре, свекрови, опять мужу. Я проклинала врачей, себя, Бога. У меня не было сил стоять, и я села прямо на кафельный пол. Было наплевать на холод, на боль в области шва. Хотелось поддержки, но никто ко мне не подошел. Мамочки выглядывали из палат и быстро заходили обратно. Медсестры не обращали внимания. Мои родственники звонили своим знакомым из персонала перинатального центра, чтобы те посмотрели за мной, дали успокоительные. Одна медсестра принесла пару таблеток глицина и пыталась меня успокоить – мол, родишь еще. Мне тогда было 28, а передо мной была совсем молодая девчонка. Вот у нее была замершая, и через 3 месяца она была беременна снова. Но кесарево сечение и замершая на раннем сроке – не одно и то же!
Всю ночь я слышала крики детишек, их приносили и уносили, а я уже ничего не видела от слез. Меня не выписали в тот день, сказали, что только после УЗИ, которое сделают утром. Там сказали, что все хорошо. Я была зла даже на свою матку за то, что она, видно, успокоилась, наконец избавившись от своей ноши.
Выписали меня только к вечеру, сына уже похоронили. Муж не успел, хоть и вылетел рано утром, так как был слишком далеко. Он так и не смог до конца осознать, что случилось. Он поддерживал меня как мог. Не давал мне плакать, и сам держался. Вскоре он просто принял это и отпустил.
Поддержка
Первые 3 месяца прошли как один бесконечный серый день. Для меня огромным спасением стал фонд «Свет в руках». Я просто окунулась в эти истории, прочла все с самого начала. Потом я прочла известную в нашем особенном кругу книгу Анны Старобинец «Посмотри на него» и книги Майкла Ньютона «Путешествия души» и «Приключения души».
Прошло больше года, а мне кажется, что это все было только вчера. Все это время я постоянно вспоминала, что делала год назад, какой был срок. Всё, что осталось от моей беременности – это рубец от кесарева сечения и УЗИ снимки малыша на 12 и 22 неделе.
Я узнала причину моей потери – наследственная тромбофилия и АФС. Я говорила врачу в женской консультации про возможную наследственность, но она не придала этому значения. Видимо, недостаточно компетентна в этих вопросах.
Мне разрешили беременеть не через 2-3 года, как сказали в роддоме, а как только анализы придут в норму, так как шов в норме. Но пока, видимо, не время. Я знаю, что вина – очень разрушающее чувство, но все же часто прошу прощения у своего сыночка Амира за все. Мне кажется, я могла бы сделать больше, если бы обратилась к другому врачу, если бы сдала дополнительные анализы. Таких «если бы» великое множество.
Я верю, что малыш ко мне вернется, но уже в живом и здоровом теле. И мы всё начнем сначала. И не будет больше печального конца.
